Джером Дэвид Сэлинджер - Ранние рассказы [1940-1948]
— Пожалуйста, Чарльз, будь добр, сыграй мне «Леди, леди».
Чарльз поскреб в затылке, опустил свои огромные ступни в носках прямо на усыпанный окурками пол и скосил глаза:
— Ах, это ты, Маргарет?
— Да. Мы только что вошли. Нас всем классом задержали, — объяснила она. — Пожалуйста, будь добр, сыграй мне «Леди, леди».
— С понедельника начинаются летние каникулы, — радостно вставил Радфорд. — Мы сможем приходить каждый день.
— Вот как? Это здорово, — сказал Чарльз. И не просто сказал, а ему в самом деле было приятно. Он поднялся на ноги — большой, добрый великан, — стараясь стряхнуть с себя тяжелое въедливое похмелье. И пошел куда-то наугад в том направлении, где стоял рояль.
— И мы сможем приходить раньше, — пообещала Пегги.
— Вот и отлично, — отозвался Чарльз.
— Ты не туда идешь, Чарльз, — сказал Радфорд. — Так прямо в дамскую комнату.
— Он еще спит, Радфорд. Стукни его покрепче.
То было, я думаю, хорошее лето — целые дни, наполненные звуками Чарльзова рояля. Но точно я не знаю, Радфорд ведь рассказал мне просто одну историю, а не всю свою автобиографию. Дальше он мне рассказал об одном ноябрьском дне. Это было еще в кулиджевские времена, но в каком именно году, не знаю. Кулиджевские годы все на одно лицо.
День был ясный. Полчаса назад ученики эйджерсбургской начальной школы, отчаянно толкаясь, высыпали из дверей на улицу и разошлись. И теперь Радфорд и Пегги сидели верхом на стропилах нового дома, который как раз строился тогда на Мисс-Пэккер-стрит. Никого из рабочих поблизости не было. И никто не помешал им забраться на самую высокую, самую тонкую балку.
Удобно устроившись на высоте целого этажа над землей, они разговаривали о важных вещах — как пахнет бензин, и какие уши у Роберта Хермансона, и какие зубы у Эдис Колдуэлл, и какими камнями удобнее всего швыряться, и о Милтоне Силлзе, и о том, как пускать сигаретный дым через нос, и о людях с дурным запахом изо рта, и о том, какой длины должен быть нож, чтобы зарезать человека.
Они делились друг с другом планами на будущее. Пегги мечтала, когда вырастет, стать санитаркой. И еще киноактрисой. И пианисткой. И потом еще бандиткой — ну вот которые награбят бриллиантов и всяких там сокровищ и обязательно дают немного бедным, если кто уж совсем бедный. Радфорд сказал, что хочет быть только пианистом. Разве что, может, в свободное время он еще будет автомобильным гонщиком, у него уже есть пара отличных защитных очков.
Затем последовало состязание, кто дальше плюнет. Но в самый напряженный момент борьбы проигрывающая сторона выронила из кармана джемпера драгоценную пудреницу без зеркала. Спускаясь за ней, Пегги сорвалась и, пролетев метра полтора, с ужасным стуком шлепнулась на свежеструганый деревянный пол.
— Цела? — осведомился ее спутник, и не думая покидать своего места под крышей.
— Ой-ой, Радфорд, голову больно! Умираю!
— Ну да, не ври.
— Нет, умираю. Вот пощупай.
— Стану я спускаться, чтобы щупать твою макушку.
— Ну пожалуйста, — умоляла его дама.
И Радфорд, бормоча себе под нос что-то язвительное о людях, которые не смотрят под ноги, спустился вниз.
Он откинул со лба пострадавшей черные ирландские локоны и деловито спросил:
— Где болит?
— Везде…
— Ну, знаешь, ничего у тебя нет. Не видно даже нарушений кожного покрова.
— Чего не видно?
— Ну, этих… нарушений. Крови там, царапин. Даже шишки нет. — Он поглядел на нее с подозрением и отодвинулся. — Ты, по-моему, вовсе и не головой ударилась.
— Нет, головой. Ты еще посмотри… Вот здесь. Как раз где твоя рука…
— Ничего тут нет. Я полез назад.
— Подожди, — сказала Пегги. — Сначала поцелуй вот здесь. Вот прямо здесь.
— И не подумаю. Очень мне надо целовать твою макушку.
— Ну пожалуйста. Ну хоть здесь. — Пегги ткнула пальцем себе в щеку.
Радфорду надоело, и он с великим и человеколюбивым снисхождением выполнил эту просьбу.
И тут ему было с коварством объявлено:
— Теперь мы помолвлены!
— Еще чего!.. Я ухожу. Забегу к старику Чарльзу.
— К нему нельзя. Он ведь сказал, чтоб сегодня не приходить. Он сказал, что у него сегодня гость.
— Ничего, он не рассердится. А уж с тобой-то я здесь все равно не останусь. Плеваться ты не умеешь. Даже сидеть смирно и то не можешь. А пожалеешь тебя, так ты лезешь со всякими нежностями.
— Я ведь не часто лезу с нежностями.
— Я пошел. Пока!
— Погоди! Я с тобой.
Они выбрались с безлюдной, сладко пахнувшей стройки и побрели по осенним улицам к Черному Чарльзу. На Лиственничной улице минут пятнадцать стояли смотрели, как два гневных пожарника снимали с высокого дерева котенка-подростка. Какая-то тетя в японском кимоно противным рассерженным голосом давала указания. Дети послушали ее, поглядели на пожарников и, не сговариваясь, стали болеть за кошку. И она не подкачала. Она вдруг спрыгнула с верхней ветки, шлепнулась прямо на голову одному из пожарников и рикошетом отлетела на соседнюю лиственницу. Радфорд и Пегги задумчиво пошли дальше. Что-то для них навсегда переменилось. Этот день отныне и навечно сохранил для них в себе дерево, все в золоте и багрянце, каску пожарника и котенка, который так умел прыгать — будь здоров!
— Позвоним у двери, — сказал Радфорд. — Сегодня нельзя войти просто так.
— Ладно.
Радфорд позвонил, и дверь отворил сам Черный Чарльз — он не только не спал, он был даже побрит. Пегги тут же доложила:
— Ты сказал, чтоб мы сегодня не приходили, но Радфорду захотелось.
— Входите-входите, — сердечно пригласил их Черный Чарльз. Он вовсе не сердился.
Радфорд с Пегги, смущаясь, последовали за ним, ища глазами гостя.
— У меня племянница в гостях, дочка сестры, — сказал Черный Чарльз. — Приехала с матерью из Флориды.
— Она играет на рояле? — спросил Радфорд.
— Она поет, малыш, она поет.
— А почему шторы спущены? — спросила Пегги. — Почему ты не поднял шторы, Чарльз?
— Я там стряпаю на кухне. А вы бы, ребятки, вот взяли и помогли шторы поднять, — сказал Черный Чарльз и снова скрылся на кухне.
Ребята разошлись в разные концы зала и стали двигаться навстречу друг другу, впуская в окна дневной свет. Они больше не смущались. Мысль о госте уже не тревожила их. Если сегодня у Черного Чарльза и находится кто-то посторонний, то это всего лишь племянница — можно сказать, никто.
Но тут Радфорд дошел до рояля и от неожиданности замер. За роялем кто-то сидел и смотрел на него. Он нечаянно выпустил шнур, и штора сразу подлетела кверху, пошуршала там и только потом замерла.
— И изрек Господь: «Да будет свет», — проговорила взрослая девушка, сидевшая на Чарльзовом месте за роялем. Она была такая же черная, как Чарльз. — Вот так-то, братец, — заключила она примирительно.
На ней было желтое платье и желтая лента в волосах. Впущенный Радфордом солнечный свет упал на ее левую руку — она отбивала что-то медленное и очень прочувствованное на деревянной крышке рояля. В другой руке между длинными, изящными пальцами Она держала тлеющий окурок. Она была некрасивая девушка.
— Я шторы поднимаю, — произнес наконец Радфорд.
— Вижу, — сказала девушка. — У тебя это хорошо получается.
Она улыбнулась.
Подошла Пегги.
— Здравствуйте, — сказала она и заложила руки за спину.
— Здравствуйте и вы, — ответила девушка; ногой она, Радфорд заметил, тоже что-то отстукивала.
— Мы сюда часто приходим, — сказала Пегги. — Мы с Чарльзом самые лучшие друзья.
— О, вот это здорово, — проговорила девушка и подмигнула Радфорду.
Из кухни вышел Черный Чарльз, на ходу вытирая о полотенце свои большие красивые руки.
— Лида-Луиза, — обратился он к девушке, — это мои друзья, мистер Радфорд и мисс Маргарет. — Потом повернулся к детям: — А это дочка сестры моей мисс Лида-Луиза Джонс.
— Мы знакомы, — сказала его племянница. — Мы встречались у лорда Плюшезада. На прошлой неделе мы вот с ним, — она кивнула в сторону Радфорда, — играли в маджонг на веранде.
— Может, споешь что-нибудь ребяткам? — предложил Чарльз.
Лида-Луиза не отозвалась. Она смотрела на Пегги.
— У вас с ним любовь? — спросила она.
— Нет, — быстро ответил Радфорд.
— Да, — сказала Пегги.
— А почему тебе так нравится этот мальчик? — Лида-Луиза спрашивала Пегги.
— Не знаю, — ответила Пегги. — Мне нравится, как он стоит в классе у доски.
Такой ответ показался Радфорду возмутительным, но траурные глаза Лиды-Луизы ухватили его и вместе с ним устремились вдаль. Она спросила у Черного Чарльза:
— Дядя, ты слыхал, что говорит эта малютка Маргарет?
— Нет. А что она сказала? — Черный Чарльз поднял крышку рояля и искал что-то на струнах — может, сигареты, а может, пробку от соусницы.
